— Никс, мы слишком далеко зашли, тут есть шанс встретить другие стаи, не думаю, что это может закончиться стандартным обнюхиванием. — Скептически каркал Дис, бесшумно взмахивая крыльями и обходя такие преграды, как вековые дубы. О, эти исполины могли одним ударов отправить птицу на другой свет, но мне было все равно сейчас. Как бы я не любила и не слушала Диса, я была очень сумасбродной волчицей, которая строит из себя каменную фифу.
— Да ладно, а то я не заметила! Куда хочу, туда и пойду, может, в этой глупой войне я себе союзников найду, а если будут приключения на мой пушистый зад, то я дам деру. Еще никто не смог меня обогнать, пусть я и слаба, но в быстроте мне нет равных! — Самовлюбленно усмехнулась Я, подпрыгнув и клацнув зубами, так, что Диса это выбило из колеи и он приземлился. Я прекратила рысить, что делала уже добрые пол часа и даже ритм не сбила. Весело рассмеявшись, я перескочила с места на место и лапой хлопнула по хвосту ворона, припав к земле и задрав зад, виляя хвостом.
— Перестань вести себя, как глупый щенок, это не смешно! Мы слишком далеко от лагеря, чтобы строить из себя дурачков! Тебе никто не давал разрешения, чтобы покинуть стаю так рано! — Заворчал угольный, недовольно каркая и хлопая крыльями, проверяя, все ли перья на месте. Я закатила глаза и, выпрямившись, недовольно оскалилась, продолжив путь уже шагом. Повесив хвост дубиной, и опустив голову, я принялась принюхиваться к земле. Утро выдалось прохладным, роса неприятно мочила шерсть на лапах, так что я иногда останавливалась, чтобы отряхнуться. Туман весел среди крон, так что скоро в лесу станет до безобразия светло, что делало выражение моей морды настолько унылым, что даже Дису хотелось меня жалеть. Недавно я услышала щебет первых птиц, кажется, это были неугомонные синицы, что своей болтовней доводили ворона до белого колена, а остальных просто будили.
— В том то и дело, что мы далеко от лагеря! Ты можешь спокойно быть рядом со мной, а я могу подурачиться, как много лет назад... Я сама себе разрешение, ясно? Ты вообще должен быть сейчас с Тельмаром, почему ты все еще тут? — Прижав уши, бормотала я себе под нос, продолжая недовольно ворчать себе в нос. Как бы тихо я не говорила, я знала, что Дис понимает, что я бормочу. Иногда мне казалось, что он моя душа, просто настолько нелепая, что облаченная в ворона, от таких мыслей уголки моей пасти натягивались, и выходило некое подобие улыбки. Если бы я его тогда не спасла от лисы, от братьев, что бы с нами было?
— Рядом с Тельмаром Олвин, а без тебя я не хочу оставаться с ним. Если он решит меня сожрать, вся стая не сможет его остановить. — Встрепенулся Дис, и в пару скачков оказался у меня на спине. Я была настолько низкой, что ворон без особых усилий мог спокойно вскочить мне на спину с земли. Знаете, а я ведь тихо хохотнула от этих слов, ведь О так сильно ненавидел Диса, что без меня сделает все что угодно, лишь бы выпустить ворону кишки. При мне он не посмеет этого сделать, слишком дорого ему мое доверие. Слишком дорога я. Я бы никогда не поверила, что кому-то дорога, я бы относилась к этому наплевательски, но он моя семья. Семья это единственное, ради чего стоит бороться и жить. Внезапно в нос ударил дурманящий и едкий запах крови, перемешанный с уже подпортившимся мясом. Я выпрямилась и побежала прямо за ним. Как хищник я видела некую дымку, которая прокладывалась куда-то дорожкой. Это запах сводил с ума не только разум, но и желудок, я была голодна, а так как это была не охота, я могла поесть в одиночку не нарушая правил. Притащу и им потом кусочек, что уж там, медведь я что ли, чтобы жрать все в одну харю. Прибавив ходу, я долго блуждала среди одинаковых деревьев, чтобы найти заветный кусок. Запах был настолько сильным, что стелился чуть ли не через весь лес. Почему? Потому что на солнце он пекся пару деньков, и была эта туша, объевшегося желудями кабана. Остановившись в метре от него, я вяло вильнула хвостом, опоясала его тремя кругами и осталась довольна. Умер он непонятно от чего, но был уже обглодан стаей кочевников и одной лисой, которой явно было жирно. Я жадно принялась отрывать куски плоти, можно сказать никаких усилий не применяю, ибо начала я с тех мест, где толстую шкуру зверя уже порвали. День начинался явно хорошо, я хорошо поспала, сейчас набью брюхо, оторву ногу-дубину этой твари и потащу в лагерь, пусть хоть верхи поедят. Дис уселся в кроне ближайшего дуба, под слоганом "я ли, не я ли - говно в одеяле". Посмотрев, как я ем, вы могли бы подумать, что я жадная, что трындец, но нет, я просто была очень голодна. Вчера была большая охота, но один балбес, видимо плохо слушал, что такое жди команды от стратега, и рванул раньше времени, в итоге олени ринулись в рассыпную, цель затерялась в хаосе. Окончание бала было таковое: пустые желудки и хромающий витязь. Все простили ему это, якобы в первый раз, но я, как разработчик всей охоты, все же цапнула его за хвост, чтобы помнил. Вскоре брюхо мое было набито добрыми кусками, и дело осталось за малым: всего-навсего оторвать ногу кабану и утащить ее в лагерь. Ох, не простую же работу я себе выбрала, но делать было нечего. Сначала я взобралась на тушу и, раздирая шкуру когтями и клыками, начала отделять ногу. Шкура оказалась довольно прочной, но времени и сил у меня было достаточно, чтобы содрать ее. Спрыгнув с туши обратно на землю, я с горем напополам схватила в пасть ногу кабана и принялась тянуть ее на себя. Чувство мяса и запах крови конечно восхитительны, но у меня уже свело челюсть и ощущение, что если я отпущу, то все мои зубы останутся в этой богами забытой ноге. Вскоре туман ушел, через крону деревьев начали пробиваться игривые лучи, которые солнце отпускало порезвиться на земле. Среди травы и кроны, даже в пустых глазах мертвого кабана, который давно уже ушел звездной дорогой, играли солнечные зайчики. Становилось теплее, ибо лето гадкое время – в шкуре можно буквально свариться, особенно если работаешь усердно.

Я рычала. Почему? Потому что была бесполезна сейчас, меня трясла злоба, но даже мне, той, которая не унаследует престол, объясняли, что самое страшное оружие - чистый разум. Лапы бороздили почву. Листья, желуди, перегной - все, словно шкура на волке, сдиралось с земли и оставляло пустое место. Отпустив ногу, я недовольно встрепенулась, облизываясь и глядя на следы своих зубов. Подобравшись к основанию ноги, я сунула нос под нее, чтобы перегрызть связующие ткани. Нос приятно щекотал металлический запах крови, в ней же и испачкалась белая морда. Сосуды и мышцы рвались с треском, словно лиана у дерева висельников. Вскоре нога сама немного опустилась, даже копытом коснулась земли, показывая, что труп и его жесткое мясо начинает сдаваться. Знаете, а это наверное весело, вот так проводить досуг. Пока челюсть не сведет, пока зубы не выпадут и ноги не отвалятся, скакать вокруг туши и потрошить ее. В такие моменты я думала о каннибалах. А когда настанет голодный год, они сожрут и своих братьев? Тех, с кем росли, тех, кто их кормил и учил. Их желудок не перенесет мяса травоядного, им подавай друзей. А когда каннибал останется один на этом свете, когда все имена канут в песок, он отгрызет себе ногу, он съест себя целиком. Глаза наполнятся чернухой, а потом он сдохнет от того, что не заметил, как сожрал свои потроха. Он будет ползти, а они волочиться за ним, цепляясь за палки и камни. Запутается в кишках во сне и задушит себя ими... Я нервно мотнула головой, чтобы избавить себя от этих мыслей. Я слишком маленькая, чтобы спать спокойно, зная, что за лесом есть две стаи, которые с радостью посмотрят. что у меня внутри. Раньше, чем незнакомец предупредил меня о своем прибытии, я услышала, как каркнул Дис. Как зашелестела лесная подстилка, и обогнула кабана с другой стороны, дружелюбно выглядывая из-за нее. Темношкурый прижал уши к затылку и громко зарычал, показывая свои клыки с желтым налетом. Ну что же, даже без этого я поняла, что он не свой.
— Развелось вас как грязи! — Сквозь стиснутые зубы раздалось шипение, и я бы рассмеялась, что такой самодур вообще сунулся в лес, но лишь заложила уши и вяло вильнула хвостом, рассматривая чужака. Он пытался напугать меня, как можно сильнее, но я слишком много повидала за эти пять лет, чтобы сразу же с визгом податься в бег. Он нахохлился, как тетерев, перед токованием, а я продолжала строить из себя дуреху. Пожалуй, это самое здравое решение. Гордость и хитрость не позволяли мне сейчас же дать деру, а вот инстинкт самосохранения уже бил в колокола. Но так как голосов за остаться было больше, я лишь вздохнула и переступила с лапы на лапу.
— Кого это «вас», милый? Волков? Кабанов? Падальщиков? Перестань на меня шипеть, как жалкий шакал! Прояви уважение к собрату и даме! Мы на общей территории, тут некому доказывать свою крутизну. Мы с тобой один на один и либо раздели со мной трапезу спокойно, либо прими как должное правило первенства и иди отсюда своей дорогой. Уверена, раз ты так далеко забрел от своего лагеря, то была причина. — Он уже меня раздражал, но я не повысила тон, не шелохнулась. Как же ненавижу я самодуров и тех, кому лишь бы злобу на ком-то выплеснуть. Катись от сюда слепой колобок, ибо причина ненависти твоей - мой мех. Гребаный гнилой щенок, как ты не понимаешь, что волк не волен выбирать цвет, что даже с такой шкурой он может быть нормальным. И как ты не видишь, что я не с белоснежной шерстью, скорее с грязной, словно меня изваляли во всех известных богам местах. Но здравый смысл не позволял мне сказать этого. Я стояла, гордо подняв голову, и глядя ему прямо в глаза. Я устала от этих распрей, выкаблучивайтесь на войне, а тут ведите себя нормально.
— У тебя пасть не сведет так долго и бессмысленно рычать? Этот фарс оставь для соплеменников, а мне лично плевать с высокого дуба, что ты обо мне думаешь. Если ненавидишь - то убей. Убийство невинного оставляет черное пятно на сердце, и боги будут вечно топить тебя в реке мучений. Ты будешь захлебываться снова и снова за необоснованную ненависть. Давай, скажи мне, за что ты на меня так рычишь. Я когда-то вырезала всю твою семью? Откусила тебе яйца, и теперь ты евнух? Может это именно я тебя, кусая за хвост, прогнала на болота. Отвечай! — Во мне бурлили чувства, их была так много, но чаще всего возникали усталость и досада. Я мухлевала, на самом деле мне плевать, но я настолько вживаюсь в роль, что для полноты ощущений впускаю в себя эти чувства. Я устала от этой войны, устала от беспокойных ночей, каждую из которых я считаю последней. Вот придут ночью эти головорезы в лагерь, и поминай, кто такая Феникс из стаи Проклятых Ветром. И досада. Я даже не светлая, но из-за седин таковой кажусь, и несу за это ответственность. Родителей не выбирают, родину не выбирают, цвет шерсти не выбирают, не выбирают и кого любить. Но за это казнят. Меня не было в дни, когда произошла смута, но я являюсь подсудимой из-за глупости судей, из-за слепоты, которая преследует всех с тех времен. Чтобы лучше понять роль и играть ее продуманно - лучше проговорить ее про себя. Надо так нарисовать себя на песке, чтобы даже ты поверил. Покажи себя невинной овцой, заскули, опусти голову и почувствуй собеседника. Он должен прислушаться, если не придурок. Если же он придурок - бесполезно его вербовать, откусывай ухо и давай деру.
— Скажи, что я убийца, и я поверю. Скажи, что я виновна во всех твоих проблемах, и я выпущу тебе кишки, поверь, я могу. А лучше перестань рычать и прими как должное правдивость моих слов. Я волк из мертвой стаи, я просто ненавижу волков, но даже при этом я не буду судить тебя. — Я слегка опустила голову, теперь смотря в его глаза снизу вверх. Если он побежит, то у меня есть фора - ему придется преодолевать тушу кабана, за это время я уже скроюсь за десятью деревьями в ряд на расстоянии семи хвостов. Если же он успокоится, что же, это будет поистине удачное начало дня. Я склонила голову на бок и облизнулась. Теперь его ход.

Смешно было наблюдать за его рычанием, если он задохнется, то я пожалуй обойду его труп стороной. Сожалеть можно живым, тем, кто не познал любви и доверия, но никак не мертвым. Мертвые - это прошлое, в прошлое нельзя заглядывать. Каждый раз когда я думаю о прошлом, перед глазами мельтешат картины. На моих глазах убили мою мать, она выла, чтобы нас вывели, я видела труп отца, когда нас выталкивали за приделы битвы. Мех матери всегда отдавал синевой, словно воронье крыло, даже когда она была мертва, она сохраняла благородство своего рода. Благородство другой стаи, которая сейчас так же билась за свои жизни. Они не уберегли их альфу, моего отца, его шерсть была окрашена маком, она медленно стекала по лбу, падая на траву и землю. Его голубые глаза глядели в пустоту, на морде не было привычного оскала. На морде ничего не было, его душа уже ушла, ее забрали боги. В носу снова чудился этот приторный запах крови всех тех, кого я знала с детства. Первая любовь, мы с ним делили пойманного кролика, родная сестра, учителя и нянечки. Я хорошо повздорила с другом отца, я кричала, чтобы он сдох. Он сдох... Но почему я не чувствую удовлетворения? В сердце, в голове, везде звучит немой вопрос. Я уже тогда устала от войн, но что делать, когда мир так изменился. Я боюсь показать Диса, ведь он моя слабость, я боюсь, что нападут на белого брата, на того, кому я завидовала все детство. Теперь ему не позавидуешь, теперь я его берегу. Мы с ним одна кровь.
— Облизнись, а то у тебя слюна течет. — С добрым смешком подметила я. Мне сейчас было не до споров, не до драк, я устала эмоционально. Глупо строить из себя вечную жертву, но пока так и выходило. Я столкнулась нос к носу с тем, кто хочет меня убить, убить за старые обиды. Ему что-то сделали белошкурые, но это гораздо больше, чем обычный прогон с болот. Незнакомец забавно размахивал хвостом, пока думал, а думал он долго, но я старалась показаться дамой приличной и цивилизованной. Вместо распрей и боли я предложила совместный обед. Я вдыхала и выдыхала, а в лесу стало настолько тихо, что я слышала, как бьется мое сердце. Я всегда нервничала при волках, ибо даже старец может меня легко отмудохать, поэтому, когда я одна, я выработала хорошую реакцию, чтобы быстро убегать. Я умела бегать зигзагами, как заяц, я умела плутать, как лиса или бежать, задрав белый хвост, как олень. Но сейчас это был долг перед стаей, а я не хотела подвести и эту стаю. Я винила себя в смерти Проклятых Ветром, ведь я сбежала, пусть и не сама, пусть я и убила пару волков хитростью, вскакивая на их спины, но они все же погибли. Выживших осталось трое, может и больше, но родичей я пока не встречала. Эта мысль загоняла меня в угол, словно я глупый и ничего не умеющий щенок, мне нужна защита. Честно, так оно и было.
— А тебе все интересно знать, не зря ты заикнулась про причину моего прихода сюда. — Фыркнул волчок, якобы гордый и независимый. Якобы крутой. Я лишь закатила глаза, закрывая их на этот выпендреж с едкой ухмылкой, которая мозолила взгляд охотника.
— Задницу твою учуял и прискакал. — Я бы посмеялась над его скупыми недошутками, но это было неприлично. Итак, если дело в моей заднице, то он бы не стал так яро рычать. Шутка была неостроумна, словно он высмеивал мой... Пол? Ему не угодили самки? Неужели он тот, кто предпочитает самцов? Догадки, всего лишь догадки, если я скажу это в слух и это оскорбит его, он нападет на меня. Я лучше деликатно обойду это тему, так будет лучше.
— Пожалуй, это было бы остроумно, если бы это было так. Может, тебя что-то беспокоит? Если не хочешь, не отвечай, но заметь, тупой юмор даже амбалы не ценят. — Выпотрошить его, вырвать его гнилой язык, выцарапать глаза и отодрать от его вонючей пятой точки хвост, а после порвать. Вдоволь наиграться с его сердцем, как делают снежные барсы. Бегать с его косточкой виляя хвостом, подскакивая и хрустя хрящами. Вдох. Выдох. Улыбка.
— Извини, если мои слова тебя обидели, я бываю, вспыльчива к необоснованности. Что с меня взять, я еще молода и глупа. — Как же я люблю самоиронию, она иногда так нужна и бесценна. Высмеиваешь свои недостатки, и как-то на душе становится легче, словно от земли оторвался, словно больше ничего не тяготит, кроме собственных проблем. Через лес рысцой пробежал ветер, он забавно колыхал кончики ушей собеседника. Я только сейчас поняла, что все еще не знаю его имени. А надо? Он позиционирует себя, как враг, не надо знать имен тех, кого возможно убьешь. Не надо давать имен тем, кто умрет. Даже к врагам существует привязанность, словно ты не будешь представлять себя без вечной вражды с ними.
— Я бы тоже наплевал, но не могу остановить себя от того, чтобы бессмысленно порычать, ведь я так люблю смотреть на эмоции, которые выявляются у вас на мордах. Но, как бы я не хотел лишить тебя жизни, я не вверяю себя в убийства, и я не обязан отвечать на твои вспышки эмоций, прости, если обидел своими словами ранее. — Он нахмурился, придавая своим словам больше серьезности, успокоился, выпрямился. Не было видно уже не загривка, не поднятого хвоста, зубы он тоже спрятал и морду не портили натянутые складки кожи. Он улыбнулся от моих дальнейших слов, как бы это не ранило мое самолюбие, как политик я вам скажу, что это хорошо.
— Что ж, на моей морде есть какие-то эмоции? Мне, правда, интересно. Так объясни мне, пожалуйста, за что меня лишать жизни, может, ты так объяснишь, что на следующий день к тебе прилетит весточка, что некая покончила жизнь самоубийством. Это не вспышки эмоций, это такая же защита, как и рычание, просто сохраняет разум чистым, в свою очередь же агрессия затуманивает его, это видно по глазам. И в твоих глазах это было. — Ровно говорила я, безмятежно натянув уголки губ, чтобы не казаться грубой в своих словах. Я следила за тем, как волк следит за мной, это были самые скверные гляделки, которые я когда-либо замечала. Мирная простушка, такова сейчас моя роль и никто не прознает, что на самом деле за его слова я готова вспороть ему брюхо, даже извинения ему не помогут.
— Я, пожалуй, отведаю с тобой этого чудесного кабана. — Он подошел к трупу и принялся жадно его поглощать, ему так же, как и мне было приятно, но он был напряжен, все тело его выдавало. Оно было натянуто, как струна. Я кивнула, обходя кабана с другой стороны, обратно к ноге, чтобы продолжить ее отцеплять, не напрягая темношкурого.
— Приятного аппетита. — Пожелала я ему и принялась снова тянуть ногу, в этот раз это давалось легче.